«Я боюсь пропустить Христа». Светлые истории о храмовых бабушках

«Баба Ира похоронила любимого мужа больше 50 лет назад, через три дня после свадьбы. Он бросился в речку спасать какого-то пьяницу и сам утонул. Больше замуж она не вышла — ждала, когда Господь их опять соединит», — пишет Елена Кучеренко. Она собрала светлые истории о бабушках из храма — Ирине, Фотинье, Тоне, трех Татьянах и других. Тех, кто знает ответы на все вопросы, надо только успеть спросить.

— Закончится карантин — надо всем нашим бабушкам стол накрыть. Посидеть, поговорить по душам, — говорила мне наша прихожанка Людмила.

Уезжая из «карантинной» Москвы в нашу далекую деревню, я, по просьбе этой женщины, оставила ей номера телефонов наших церковных самоизолировавшихся старушек. Люда навещала их, привозила продукты, поддерживала. И в тот день рассказывала мне свои впечатления от общения с ними.

«Домой хочу, к Богу…»

О наших бабушках я и сама могу говорить бесконечно. Особенно сейчас, когда очень тоскую по нашему московскому храму. И так хочется, чтобы было все как раньше. И вспоминаю, вспоминаю…

Фотинья. Не знаю точно, сколько ей лет, но много. Удивительная, светлая и в последние годы постоянно болеющая. Мы с ней все время шутим, что выздоровеет она и мы ее еще замуж выдадим. Она смеется и кокетливо поправляет платок. Но однажды задумалась и тихо сказала:

— Лен, я очень устала. Туда уже хочу, домой, к Богу.

Познакомились мы 13 лет назад. Это был первый понедельник Великого поста, канон Андрея Критского. Это я точно помню.

Моей старшей дочери Варваре тогда было два года. Она всегда была очень спокойным ребенком и в тот день весь канон играла на лавочке с огарками свечей, выкладывая из них разные картинки. Этим она несказанно восхитила храмовых бабушек, среди которых была и Фотинья. Они с Варей сразу подружились и общались потом каждую службу.

На глазах этой пожилой женщины родились четыре моих следующих дочки, и она знает всех моих пятерых детей поименно. Вместе со мной она переживала и молилась во время беременностей. По моему лицу понимала, когда у меня токсикоз, когда давление, всегда спрашивала результаты анализов. Она дарила моим девчонкам игрушки, которые хранились у нее дома и когда-то принадлежали ее собственным детям и внукам. Постоянно вязала для их кукол какие-то удивительные наряды, которые мы бережем. Их эти куклы «надевают на бал».

Однажды я с удивлением узнала, что эта простая, скромная, кроткая бабушка, которая каждую службу ухаживает за подсвечником — вдова высокопоставленного дипломата, работавшего в советское время на Западе. Да… В нашем храме, среди свечниц, уборщиц и просто прихожан можно встретить совершенно неожиданных людей.

Когда перед отъездом в деревню я позвонила Фотинье узнать, не надо ли чего, она расплакалась. Она очень скучала по нашему храму, по службам и грозилась вырваться туда при первой возможности. Ей ЭТО было нужно. А еще — простое человеческое общение.

«Мне блины тебе нужно испечь!»

Тетя Тоня. Ей 86 или чуть больше. Когда-то давно она работала у нас в трапезной.

Как же она радовалась, узнав, что нашу четвертую дочку мы тоже назвали Антониной. И какой же приятной неожиданностью стало для нас обеих открытие, что и день рождения у них в один день — 14 августа. 

Узнали мы это случайно. Она показывала мне свой большой домашний иконостас. Видно было, что он самодельный и очень старый. Когда я спросила, откуда он, тетя Тоня рассказала, что ей подарили его в нашем храме:

— Давно это было. Икон тогда было мало. Так ребятушки приходские где-то их достали, простенькие совсем, и сделали мне такой дорогой подарок на день рождения. Он у меня 14 августа, в Медовый Спас. Берегу…

Несмотря на возраст, у тети Тони совершенно светлый ум. А в наш храм она ходит сама, пешком — два километра. С палочкой, но сама.

Она давно уже на пенсии. Но как была когда-то поваром, так и не может остановиться — постоянно печет блины, приносит в церковь и всех угощает. А если кому-то не хватило, еще и извиняется.

Сколько же ее блинов съедено нашей семьей.

— Лен, забеги, я блинчиков для твоих девчонок напекла, тебе ж некогда, наверное, — звонит она мне время от времени.

— Теть Тонь, нужно что-нибудь? — спросила я ее по телефону, когда начался карантин.

— Нужно-нужно! Очень нужно! Мне блины тебе нужно испечь! Заберешь?..

О ней можно написать книгу

Галина Михайловна. Человек-легенда. О ней можно написать книгу. Ей под 90, и 25 лет она проработала у нас садовницей. Вся красота на нашем подворье — это дело ее рук.

К сожалению, уже года четыре Галина Михайловна не работает. После последнего инсульта она мало что и кого помнит. Но, когда ее навещают наши прихожане, как человек глубоко интеллигентный, она делает вид, что всех узнает.

Она была увлеченным садоводом. Да и сейчас, я уверена, такая и есть, стоит только показать ей какой-нибудь аморфофаллус титаниум в цвету или эхевериу чичуахуэнзис. Их-то она точно узнает. Помню, она так вдохновенно о них рассказывала, что даже я, человек, у которого завял кактус, запомнила названия.

Иногда казалось, что венцом Божиего творения Галина Михайловна считает не человека, а растения. И главное дело христианина — этот венец обслуживать.

Она постоянно отлавливала разнообразных «мужичков», которые натаскали бы ей воды и выкорчевали бы пень. И на подворье не могла спокойно пройти мимо кого-то, кто не полет, не сеет, не жнет, а ПРОСТО МОЛИТСЯ. Она тут же вручала ему какую-нибудь лейку, лопату, грабли, шланг и тоном, не терпящим возражений, отправляла заняться уже чем-нибудь полезным. А единственно полезным делом она, естественно, считала садоводство.

Казалось, что цветы Галина Михайловна любила больше людей. Однажды три месяца она не разговаривала с моей двухлетней тогда Соней, которая, проходя мимо, слегка ударила лопаткой пион. А я ежедневно выслушивала о человеческой жестокости и физических и моральных страданиях несчастного цветка. Это было еще на заре нашего знакомства.

Она настолько обожала эти свои цветы, что, когда у нее случился в храме инсульт, врачам скорой помощи пришлось ловить ее по подворью. Да-да, именно так — ловить человека с инсультом. Потому что Галине Михайловне нужно было срочно полить рододендрон. Тут не до госпитализации, и она удирала, как могла. Я уверена, что она быстро восстановилась и вышла на работу именно потому, что переживала за свои растения — как они там совсем одни.

Уж не знаю, как так получилось, но мы с Галиной Михайловной сдружились. Это было удивительно, во-первых, потому что я и садоводство — вещи несовместные. Я ничего этого не умею, не понимаю, хотя цветы люблю. А во-вторых, она не забыла тот злосчастный пион, обиженный Соней. Но мы правда очень сошлись.

Я гожусь ей во внучки (если не в правнучки), но Галина Михайловна всегда обращалась ко мне на «вы». Мне кажется, она ко всем так обращалась. В этом было что-то от старой еврейской интеллигенции. И в разговоре она всегда была очень непредсказуема.

А я потом долго думала — это комплимент или наоборот.

— Елена, у вас нет случайно топора? — спросила она меня однажды на службе. — Мне кажется, что есть.

А я, опять же, думала — это хорошо, что я выгляжу, как женщина, которая носит в сумочке топор, или не очень.

— Елена, это букет для вашей матушки, — часто весной протягивала она мне ветки сирени. — Передайте ей поклон.

Моя покойная мама правда очень любила сирень. И хотя они с Галиной Михайловной никогда не встречались, та всегда помнила, как я однажды сказала об этом в разговоре.

А четыре года назад у Галины Михайловны случился последний инсульт, который сделал ее немощной. Я долго не могла с этим смириться. Менялись священники, другие сотрудники, это было грустно. Но так больно — только с ней. Мне кажется, что даже цветы и стены храма долго плакали и тосковали. Да, она жива, и слава Богу. Но подворье без нее осиротело. А как хочется, чтобы она подошла, вручила лопату или грабли и тем своим фирменным тоном, не терпящим возражений, сказала: «Елена, идите уже, поработайте!»

Галина Михайловна, Галина Михайловна! С какой же радостью я это сделаю!

О тех, которые ушли 

Скольких же я сейчас вспоминаю… Тетю Машу, которая уже многого не помнит и плохо слышит. И каждый раз на службе радостно и громко спрашивает, показывая на моих дочек:

— Это что, все твои? Какая же ты молодец!

И сует им деньги и конфеты.

— Женщина, что вы орете! Это же дом Божий, — шипят на нее самые благочестивые.

А она им улыбается. Не слышит.

Тетю Валю вспоминаю. Очень старенькую, которая ухаживает за своим лежачим больным БЫВШИМ мужем. Они давно уже развелись, но бросить его одного в беде она не смогла. Она вообще не может не заботиться. Поэтому стала у нас сестрой милосердия.

Бабу Иру, которая похоронила любимого мужа больше 50 лет назад, через три дня после свадьбы. Он бросился в речку спасать какого-то пьяницу и сам утонул. Больше замуж она не вышла.

— Не хотела. С Петечкой своим хочу ТАМ быть. Мы же друг друга с первого класса любили. Сразу после школы и поженились. Как вчера это было… Вот, 50 лет жду, когда Господь нас опять соединит.

А еще вспоминаю тех, кто уже ушел. «Туда, домой, к Богу», — как говорит Фотинья. Но навсегда остался в сердце. И о которых именно сейчас почему-то очень часто думаешь.

Параскева и монахиня Сергия. Такие разные, но в моей памяти они почему-то всегда вместе. Первая — высокая, мощная и очень строгая. С колючими глазами. Я считала ее странной. Она всегда ходила в длинном синем платье, которое сшила сама. А на Пасху и Светлую седмицу надевала точно такое же, только красное.

Сколько я помню, Параскева всегда ухаживала за подсвечником, который стоял впереди. Нет, не так… Она его охраняла! Сурово и самоотверженно! От всех! От детей, взрослых прихожан, бабушек-конкуренток. Из года в год, на каждой службе она бродила вокруг него, задевая всех своими мощными локтями и ревниво следя, чтобы кто-нибудь не сделал что-то не так. Это был ЕЕ подсвечник! Она зачем-то переставляла туда-сюда свечи, опять переставляла, задувала огарки, что-то вытирала, подтирала и все время недовольно ворчала себе под нос.

Многие ее побаивались. И я тоже. Но однажды я увидела ее лицо. То единственное НАСТОЯЩЕЕ лицо, которое есть у каждого человека, но часто спрятано за какими-то масками, надетыми жизнью, болезнями и скорбями.

Тогда читали Евангелие. Я слушала, невольно блуждая взглядом по храму. И вдруг увидела Параскеву. Она тоже слушала. И улыбалась — светло и тихо. Я никогда раньше не видела, чтобы она улыбалась. И не видела у нее таких глаз, как в ту минуту — добрых, доверчивых и молодых.

Прошло время. Параскева совсем состарилась. Она плохо все понимала, но все время рвалась в храм. Ее возила сюда дочь. Иногда она сама уходила из дома. Родные волновались, но всегда знали, где ее искать. Душа ее хотела только сюда, к Богу. И разум эту дорогу помнил. Здесь была ее жизнь, ее место. И без нее это место опустело. Осиротел тот подсвечник, который больше никто не охранял…

А старенькая монахиня Сергия, наоборот, была маленькой, тихой и кроткой. И очень любвеобильной. Она всегда и всем улыбалась — Богу, миру, людям. Она жила тогда вне монастыря, потому что ухаживала за своей тяжелобольной, лежачей сестрой.

Никто никогда не слышал от нее ни раздраженного слова, ни замечания, ни упрека. Это нас, мамочек с детьми, очень к ней располагало. Уж кому-кому, а ей детская суета никогда не мешала. Она любила детей и постоянно дарила им какие-то скромные гостинцы — леденцы, печенье, свечки.

Мать Сергия приходила в храм не следить за другими, а молиться. Она приходила к Богу. И была рада всем, кто тоже пришел к Нему. И не важно, во что он одет, тихо или громко говорит. Он пришел, и это главное. Радостнее и тише нее у нас на приходе никого, наверное, и не было. И так же тихо и незаметно она ушла навсегда.

Лучший друг детей

Татьяна Борисовна. Она работала у нас в храме за свечным ящиком.

«Наша любимая тетя Таня» — так называли ее все дети. Она была их лучшим другом, знала всю многочисленную ребятню на подворье по именам, и для каждого у нее был особенный гостинец, который она доставала из своих волшебных глубоких карманов.

Познакомила нас маленькая тогда Варя. После литургии она вдруг подошла к какой-то сотруднице храма: 

— А можно я здесь с вами останусь?

— Конечно, можно, деточка! А вы, мамочка, идите домой, отдохните, я за ней присмотрю, покормлю в трапезной. Не волнуйтесь…

Это была Татьяна Борисовна.

Оставаться с ней в храме стало для Вари традицией. Она помогала ей убираться, ухаживала за подсвечниками, стояла на службах, пила с ней чай, прогуливалась по подворью и слушала ее удивительные рассказы о Боге и святых. 

Рождались у нас другие девчонки, так же радостно шли к ней на руки и с нетерпением смотрели на ее широкие карманы, полные сюрпризов.

Она была человеком-праздником. Но сама пришла к Богу и в наш храм через беду. Уже в очень зрелом возрасте. Тогда умер ее отец.

— Папу я очень любила, — рассказывала мне тетя Таня. — И было так больно — хоть вой. А куда с этой болью идти, тогда не знала. Папа на Мосфильме работал, я полжизни там провела. А в церковь не ходили, нет… Однажды мимо этого храма проезжала. Дай, думаю, зайду. А зачем — и сама не знала. Зашла, увидела Смоленскую икону Божией Матери и давай рыдать. Было это в 1985 году. Так и стояла перед ней много лет. Начала исповедоваться, причащаться, понимать что-то… А потом в 2007 году умер мой муж, с которым прожила 40 лет. Опять сюда пришла, к своей иконе. Плачу и говорю: «Матушка Богородица! Остаться бы здесь с Тобой. Дома-то что теперь делать?» И тут ко мне женщина подходит: «А не хотите нам в храме помочь убраться?» Так я стала здесь работать… Слава Богу!

А еще тетя Таня много лет каждую неделю ездила в дом престарелых. Ухаживала за «своими старичками».

— Они уже мне все, как родные, — говорила она. — Там у каждого своя история. Страшная… Люди с образованием, с хорошими должностями. При живых детях, женах, мужьях. И здесь… Ты мне скажи — как это возможно? Какая же это боль… Почти все безногие, безрукие, слепые. И главное — никому не нужные. А каждый человек ведь не может без любви. Без любви все гибнет. Вот и надо всех их оббежать, поцеловать, кому-то почитать, кого-то в храм отвезти, с кем-то поговорить, рассказать о вере, о Христе.

А потом она и сама ушла. Случилось это 9 августа, в день рождения моей Сони.

— Мама, а где моя любимая тетя Таня? — спросила дочь. — Мы будем с ней пить чай?

А я не знала, что ответить. И сама не могла поверить. И еще долго-долго мне казалось, что придем мы сюда и навстречу нам выбежит наша тетя Таня, радостная и улыбающаяся. И достанет из своих бездонных карманов горсти конфет для моих дочек. Или крикнет мне:

— Ленк, давай быстрее, уже помазание. Девчонок помочь поднять?

Грозный «Телескоп»

Татьяна Сергеевна. Ох уж эта Татьяна Сергеевна…

Человек с непростым, да что там скрывать — жутким характером. На приходе это знали все. Многие до сих пор помнят ее острые, не по возрасту сильные локти и «душеспасительные» слова, за которыми она в карман не лезла. Прихожане ее побаивались, а из батюшек она признавала только настоятеля.

Кто-то из местных прозвал ее Телескопом за огромные очки, из-за которых она бросала на всех леденящие кровь взгляды. И это приклеилось к ней навсегда.

Она была в храме со дня его открытия, почти 30 лет. Таскала кирпичи, помогала строителям, выносила горы грязи. Она считала его своим домом, а себя вела как местная «владычица». «Владычица» свечной лавки. 

У этой лавки мы с ней впервые и встретились.

Было это лет 18 назад. От церковной жизни я тогда была далека, считала, что Бог в душе или вообще отсутствует, но в чудодейственную силу свечей и икон верила твердо. Я поступала в аспирантуру и очень волновалась. Откуда-то узнала я, что есть такая икона Божией Матери «Прибавление ума». Я решила приобрести ее и тем самым повысить свой IQ. С этой благой целью я и явилась в наш храм.

У свечной лавки был как раз «час пик». И «клиенты» попались как на подбор, с таким же уровнем интеллекта, как и я.

Татьяна Сергеевна — позже я узнаю, что это она — держалась из последних сил. А тут еще и я:

— Бабуся, мне бы прибавления ума!

В ту же секунду я узнала о себе все! И о своем уме, и о способах его прибавления. И в целом о моей никчемной жизни. И стала она моим врагом. Заклятым.

Когда я начала более-менее регулярно ходить в храм, мы ругались почти каждую службу. То ей не нравились мои «порты», которые я, правда, скоро сменю на юбки в пол. Но это Татьяне Сергеевне тоже не понравится: «Монашка выискалась». То я не там стояла, то не вовремя села, то не туда смотрела, то «строит из себя здесь…» Я строила, да. И в ответ не молчала.

Однажды, когда моей старшей дочке Варваре было около трех лет, мы с ней опоздали на Причастие. Но нас батюшка все же причастил. А вот запивку уже к тому моменту убрали.

— Попросите у бабушек, вам дадут, — сказал он мне.

Подходим к «запивке», а там Татьяна Сергеевна. Уже чашечки облегченно моет.

«Ну, — думаю, — конец! Сейчас она мне даст запивку!»

И мысленно расчехляю меч.

Вдруг маленькая Варя говорит этому грозному «Телескопу»:

— Бабушка! С праздником! Какая вы красивая!

И берет ее за руку.

Татьяна Сергеевна опешила. А потом как-то смешно, по-старчески зашмыгала носом и… заплакала. И суетливо забормотала:

— Запивку? Вот, берите! И просфорочки… Где же просфорочки?

Я стою, не знаю, что делать. А она говорит дрожащим голосом:

— Давно мне никто так не говорил. Знаю-знаю, у меня паршивый характер! Я сама от него больше всех страдаю! Прости ты меня!

Так мы стали друзьями. И дружили много лет. Как и со многими другими бабушками. У меня рождались еще дети, и все они ее обожали. А она им всегда совала то конфеты, то игрушки.

Она часто гуляла по подворью с моими колясками. И была очень сурова с теми, кто, как ей казалось, хочет нас обидеть.

Пока она могла ходить, она всегда была в храме с утра до вечера. А ей было уже за 80. Приходила больная, еле передвигая ноги, но шла и повторяла:

На последнюю Пасху Татьяну Сергеевну подвели ко Причастию под руки. У нее уже не было сил.

Да, конечно, она была сложным человеком. Резким. На нее многие обижались. Но это был ее крест, и ей самой было с этим очень сложно жить.

Она иногда плакала в храме, когда думала, что ее никто не видит. Почему? Это знает Господь. И она.

«Я боюсь пропустить Христа»

Сколько же их уже ушло.

Татьяна Леонидовна. Третья Татьяна.

Долгое время она преподавала в воскресной школе, была нашим приходским катехизатором, экскурсоводом, организатором богословских курсов, паломнических поездок, праздников, спектаклей, столов и посиделок. Да кем только она не была.

Самоотверженная, активная и ортодоксальная. Нет, скорее так — активно-ортодоксальная. Она всегда проповедовала и всех катехизировала. Даже на отдыхе. Как-то мы большой приходской компанией поехали в Крым. И там, среди отдыхающих, она вела свою миссионерскую работу. Над ней по этому поводу подшучивали, но все ее очень любили. А когда она умерла, стало ясно, что мало кому по силам делать все то, что делала она.

— Лена, мы с вами обязательно еще раз поедем в Крым, — сказала она мне незадолго до смерти, взяв меня за руку.

Не поехали…

Бабушка Вера, Верочка. Как сейчас вижу ее, маленькую, сгорбленную и подслеповатую, медленно бредущую с палочкой в храм. Кроткую, тихую, с синими, как небо, ласковыми глазами. Она всех любила, и все любили ее. А больше всех — околохрамовые попрошайки и бездомные. Она их кормила, лечила, а в крепкий мороз приносила термос, одноразовые стаканчики и разливала всем попрошайкам, которые рисковали замерзнуть, травяной чай.

Бабушка Вера никогда не пропускала ни одного нищего. Подавала всем без разбора: пьяницам, цыганам, здоровым мужикам, которых «обокрали» и которые из года в год просят «на билет до Мурманска». Я пыталась ее «воспитывать». Мол, что так нельзя, что у нее у самой денег нет. И что эти алкаши и вруны все равно пропьют. А она как-то посмотрела на меня, улыбнулась и сказала:

— Лучше я дам тому, кто пропьет, чем пропущу того, кому нужна помощь. Пропущу Христа… Если бы ты знала, Леночка, как я боюсь пропустить Христа…

Так она и брела изо дня в день в храм, к Богу, и в каждом встречном видела Христа. В ребенке, которому давала конфету. В замерзающем бездомном, которому налила чай. В опустившемся пьянице…

И, знаете, сколько уже лет, как ее нет, а «старые» попрошайки до сих пор помнят бабушку Веру и ее копеечки.

— Никто нас так не любил, как Верочка. Никто!..

Они знают ответы на все вопросы 

Пока я предавалась воспоминаниям и все это писала, храмы начали потихоньку открываться. Сегодня была первая после долгого перерыва служба с открытыми для прихожан дверями. Ради нее мы специально приехали из нашей деревни в Москву.

Были слезы, смех, объятия… Да-да, объятия. Многие из нас не смогли сдержаться. Народу было пока не очень много, но из пришедших больше всех было бабушек.

Они шли со своими палочками, в этих масках, перчатках, смешные, немножко нелепые… И такие счастливые. Молодые ворчали:

— Ой, разметка… Дезинфекция… Когда все это закончится.

А бабушки просто радовались.

— Ой, Петровна, ты жива? — скрипела другая. — А где Зина? С Зинкой-то все нормально?

— Жива-жива… А Зинка на даче, не переживай. Что с ней будет, молодая еще. Всего семьдесят…

Как же я их всех люблю! Добрых, скрипучих, иногда вредных. Родных!

Права та наша прихожанка Людмила. Когда все это пройдет, обязательно нужно собраться со всеми нашими бабушками. Накрыть стол, купить хорошего вина. А почему нет? И говорить, говорить. И вспоминать. Вспоминать, как мы жили в этой самоизоляции. Как скучали, как ждали, как пережили ее. Смеяться, плакать… И вспоминать тех, кто ушел. Ушел давно, до коронавируса. И даже представить не мог, что такое возможно.

Интересно, как повела бы себя Татьяна Сергеевна? Наверное, ее так и не смогли бы усадить дома… А Верочка? Она, наверное, больше всего переживала бы за своих попрошаек… А Татьяна Борисовна достала бы из своих волшебных карманов гостинцы для всех нас. И мои дети побежали бы к ней:

— Тетя Таня, мы так скучали….

Я люблю старых людей. У них есть что сказать. И есть о чем молчать. Они знают то, чего не знаем мы. Они знают жизнь и что в ней главное. И знают ответы на все вопросы. Жаль только, что мы так редко у них что-то спрашиваем. Надо успеть спросить… Обязательно успеть!